Неточные совпадения
Но, как ни были ей приятны и веселы одни и те же разговоры, — «Алины-Надины», как называл эти разговоры между
сестрами старый
князь, — она знала, что ему должно быть это скучно.
Ну уж мне, старухе, давно бы пора сложить старые кости на покой; а то вот до чего довелось дожить: старого барина — вашего дедушку, вечная память,
князя Николая Михайловича, двух братьев,
сестру Аннушку, всех схоронила, и все моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за грехи мои, и ее пришлось пережить.
В первый раз молодой Версилов приезжал с
сестрой, с Анной Андреевной, когда я был болен; про это я слишком хорошо помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может быть, старый
князь остановится на моей квартире… но все это было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
— А это… а это — мой милый и юный друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал
князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то есть, в сущности, брата с
сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с
князем, и видя, что я в то же время беру у
князя деньги, — как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у
князя за
сестру деньги зазнамо!
Любопытно то, за кого эти светские франты почитают друг друга и на каких это основаниях могут они уважать друг друга; ведь этот
князь мог же предположить, что Анна Андреевна уже знает о связи его с Лизой, в сущности с ее
сестрой, а если не знает, то когда-нибудь уж наверно узнает; и вот он «не сомневался в ее решении»!
Между ним и
сестрой стоял
князь.
Отец, мать и
сестры, все поспели в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая не может иметь ни малейших последствий», а еще более серьезное настроение Аглаи, с каким она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но
князь, кажется, не понял этих слов и был на высшей степени счастья.
Сестры, бывшие, впрочем, в самом праздничном настроении, беспрерывно поглядывали на Аглаю и
князя, шедших впереди; видно было, что младшая сестрица задала им большую загадку.
Почему про этого проклятого «рыцаря бедного» в этом анонимном письме упомянуто, тогда как она письмо от
князя даже
сестрам не показала?
Птицын объяснил, обращаясь преимущественно к Ивану Федоровичу, что у
князя пять месяцев тому назад умерла тетка, которой он никогда не знал лично, родная и старшая
сестра матери
князя, дочь московского купца третьей гильдии, Папушина, умершего в бедности и в банкротстве.
Сестрам Аглаи почему-то понравилась мысль о
князе; даже казалась не очень и странною; одним словом, они вдруг могли очутиться даже совсем на его стороне.
Сестры на нетерпеливые расспросы мамаши отвечали очень подробно, и, во-первых, что «ровно ничего, кажется, без нее не случилось», что
князь приходил, что Аглая долго к нему не выходила, с полчаса, потом вышла, и, как вышла, тотчас же предложила
князю играть в шахматы; что в шахматы
князь и ступить не умеет, и Аглая его тотчас же победила; стала очень весела и ужасно стыдила
князя за его неуменье, ужасно смеялась над ним, так что на
князя жалко стало смотреть.
— Нет, вот этого уж не позволю, не позволю! — вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и
сестры. В комнате остались
князь и отец семейства.
И он передал
князю записку Аглаи к Гавриле Ардалионовичу, которую тот с торжеством, в это же утро, два часа спустя, показал
сестре.
— Дома, все, мать,
сестры, отец,
князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Она отняла платок, которым закрывала лицо, быстро взглянула на него и на всю его испуганную фигуру, сообразила его слова и вдруг разразилась хохотом прямо ему в глаза, — таким веселым и неудержимым хохотом, таким смешным и насмешливым хохотом, что Аделаида первая не выдержала, особенно когда тоже поглядела на
князя, бросилась к
сестре, обняла ее и захохотала таким же неудержимым, школьнически веселым смехом, как и та.
— Этот листок, в золотой рамке, под стеклом, всю жизнь провисел у
сестры моей в гостиной, на самом видном месте, до самой смерти ее — умерла в родах; где он теперь — не знаю… но… ах, боже мой! Уже два часа! Как задержал я вас,
князь! Это непростительно.
Так утверждали
сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех всё предвидела и узнала, и давно уже у ней «болело сердце», но — давно ли, нет ли, — теперь мысль о
князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственно потому, что сбивала ее с толку.
Засмеялись и теперь
сестры,
князь Щ., и даже улыбнулся сам
князь Лев Николаевич, тоже почему-то покрасневший.
Сестры туда же; это
князь Щ. всех смутил.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с
сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна сказала
князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
Князь вздрогнул и отшатнулся; Иван Федорович остолбенел;
сестры нахмурились.
Все с некоторым удивлением смотрели на нее, и почти все —
князь Щ.,
сестры, мать — с неприятным чувством смотрели на эту новую приготовлявшуюся шалость, во всяком случае несколько далеко зашедшую.
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети, брат и
сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой;
князь должен был их делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
Над матерью сейчас насмеялась в глаза, над
сестрами, над
князем Щ.; про меня и говорить нечего, надо мной она редко когда не смеется, но ведь я что, я, знаешь, люблю ее, люблю даже, что она смеется, — и, кажется, бесенок этот меня за это особенно любит, то есть больше всех других, кажется.
— Что в доме у них не знают, так в этом нет для меня и сомнения; но ты мне мысль подал: Аглая, может быть, и знает. Одна она и знает, потому что
сестры были тоже удивлены, когда она так серьезно передавала поклон отцу. И с какой стати именно ему? Если знает, так ей
князь передал!
Вот вам для вступления самая свежая новость: сейчас был у
князя Долгорукова, благодарил его за исключительноеразрешение, по просьбе
сестры, лечиться в столице.
Евгений получил от
сестры известие, что его сыновья
князья. Это его ставит в затруднительное положение, потому что Варвара Самсоновна скоро опять должна что-нибудь произвести на свет и тогда потребуется новый указ сенату. Дело сложное: не будучи
князем, он, шутя, делает
князей; но все-таки я ему советую подумать о том, что он делает. 6 октября будем праздновать его 60-летие!
Я знал, что у него живет в Петербурге
сестра, замужем за
князем X., что дом этой
сестры — один из самых блестящих и что там собирается так называемое высшее общество.
— Merci, — коротко ответил Николай Николаевич. И оба остались стоять. — Мы к вам всего только на несколько минут. Это —
князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я — товарищ прокурора. Дело, о котором мы будем иметь честь говорить с вами, одинаково касается и
князя и меня, или, вернее, супруги
князя, а моей
сестры.
Князь Василий Львович привез с собою вдовую
сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно молчаливую женщину; светского молодого богатого шалопая и кутилу Васючкб, которого весь город знал под этим фамильярным именем, очень приятного в обществе уменьем петь и декламировать, а также устраивать живые картины, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пианистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольному институту, а также своего шурина Николая Николаевича.
Князь Василий Львович, сидя за большим круглым столом, показывал своей
сестре, Аносову и шурину домашний юмористический альбом с собственноручными рисунками. Все четверо смеялись от души, и это понемногу перетянуло сюда гостей, не занятых картами.
— Ты вломился насильно, — сказала она, — ты называешься
князем, а бог весть кто ты таков, бог весть зачем приехал… Знаю, что теперь ездят опричники по святым монастырям и предают смерти жен и дочерей тех праведников, которых недавно на Москве казнили!..
Сестра Евдокия была женою казненного боярина…
В эти три года Анна Михайловна не могла добиться от
князя трех слов о своем ребенке, существование которого не было секретом для ее
сестры, и решилась ехать с Дорушкой в Париж, где мы их и встречаем.
С ним княгиня ездила спокойно, с ним она отправляла на своих лошадях в Москву в гимназию подросшего
князя Луку Аггеича, с ним, наконец, отправила в Петербург к мужниной
сестре подросшую падчерицу и вообще была твердо уверена, что где только есть ее Михайлинька, оттуда далеки все опасности и невзгоды.
Сын, нынешний дядя мой,
князь Яков Львович, был гораздо моложе
сестры и был прекрасный мальчик.
Дядя же
князь Яков, не любивший никого раздражать, был чрезвычайно вежлив с
сестрою, старался ей делать услуги, и если она его за чем-нибудь посылала, то он бежал со всех ног, чтоб исполнить это скорее, и, подавая княжне требуемую вещь, непременно целовал ее руку.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя,
князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей, то есть меня с
сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень любил мать, няньку, брата с
сестрою и имел смешную для ранних лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят, было очень смешно, и я этому верю, потому что
князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в серьезные минуты довольно наивен.
Бабушке минуло тридцать пять лет; в это время
князья Яков и Дмитрий (впоследствии мой отец) подросли, так что настала пора думать об их образовании; а старшей
сестре их, княжне Анастасии Львовне, исполнилось совершеннолетие, и она оканчивала свой институтский курс.
— Вы знаете хорошо
князя Мамелюкова? — спросил Бегушев графа Хвостикова, когда
сестра ушла.
— Вы к
сестре по делу вашему, конечно, приехали? — спросил он
князя.
— Так вы… так вы сделали это только для
князя, для подвига
сестры милосердия? — промычал Мозгляков насмешливым голосом.
Но помните одно, что я ваша хозяйка,
сестра, мамка, нянька на весь этот день, и, признаюсь, я трепещу за вас,
князь!
Возвратясь в столовую, Гаврила Афанасьевич казался очень озабочен. Сердито приказал он слугам скорее сбирать со стола, отослал Наташу в ее светлицу и, объявив
сестре и тестю, что ему нужно сними поговорить, повел их в опочивальню, где обыкновенно отдыхал он после обеда. Старый
князь лег на дубовую кровать, Татьяна Афанасьевна села на старинные штофные кресла, придвинув под ноги скамеечку; Гаврила Афанасьевич запер все двери, сел на кровать, в ногах к.<нязя> Лыкова, и начал в полголоса следующий разговор...
— «Вечеринка ученых», конечно, бедна своей интригою и содержанием, даже беднее предыдущих комедий Загоскина, уже потому, что повторяет одну и ту же завязку и развязку: везде надобно женить доброго человека на хорошей девушке, везде есть тетушка или
сестра, несогласная на этот брак, везде есть друг, дядя или брат, ему покровительствующий, везде изобличают жениха негодяя, всегда графа или
князя, и отдают невесту доброму человеку, ею любимому.
В Петербурге в 40-х годах случилось удивившее всех событие: красавец,
князь, командир лейб-эскадрона кирасирского полка, которому все предсказывали и флигель-адъютантство и блестящую карьеру при императоре Николае I, за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной, пользовавшейся особой милостью императрицы, подал в отставку, разорвал свою связь с невестой, отдал небольшое имение свое
сестре и уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом.
Часто приезжал спирит Котлович, чтобы поговорить о
сестре, и иногда привозил с собою своего друга
князя Мактуева, который был влюблен в Ариадну не менее моего.
На дворе у моих дачных хозяев стояли три домика — все небольшие, деревянные, выкрашенные серенькою краскою и очень чисто содержанные. В домике, выходившем на улицу, жила
сестра бывшего петербургского генерал-губернатора,
князя Суворова, — престарелая княгиня Горчакова, а двухэтажный домик, выходивший одною стороною на двор, а другою — в сад, был занят двумя семействами: бельэтаж принадлежал мне, а нижний этаж, еще до моего приезда, был сдан другим жильцам, имени которых мне не называли, а сказали просто...